История с географией
Однажды, в далёком 1986-м году, в начале Августа, мы с моей бывшей отправились на три недели в свадебное путешествие в Сочи.
Она работала в МПС, и на работе ей, ну то есть нам, вручили соответствующие путевки в дом отдыха "Московский Железнодорожник", что в Хосте. К тому же нам еще полагался бесплатный проезд на поезде, но я не выношу поезда, и было решено лететь.
Билеты в Сочи я купил без проблем в кассе, а вот обратных билетов у них не было, но я не привык заморочиваться по поводу каких-то там билетов, и мы спокойно полетели к морю.
Наш роскошный Ил-86 через три часа совершил мягкую посадку, только, почему-то не в Сочи. Мы, пассажиры, догадались об этом, когда увидели в иллюминаторы огромную вывеску "Сухуми".
В Советском Союзе вообще не было принято сообщать о чем-либо населению, тем более заранее. Когда лайнер уже трясся по полосе, гася скорость реверсивной тягой, руководство самолета соизволило сделать радиообращение, довести до сведения грузопассажирского контингента, или чем там еще они привыкли нас считать. Объявили что-то типа "произведенную посадку считать технической, далеко не разбредаться, никого разыскивать или ждать мы не собираемся".
Самолет остановился рядом с еще двумя такими же красавцами, нас, пассажиров, вывели с поля и оставили слоняться по безликому сухумскому аэропорту. Нам ведь не сказали, что техническая посадка будет длится четыре часа, вот мы и боялись куда-либо отходить. Мы, советские пассажиры, знали с кем имеем дело, они нас предупредили что никого ждать не станут, так и не стали бы.
Вечерело. Уже убыли два предыдущих московских рейса, так же как и наш технически посаженные в Сухуми. Ближе к ночи и мы наконец-то совершили короткий прыжок в Сочи. Что это было, зачем - никто так и не понял.
Этот странный случай нисколько не омрачил начало нашего медового месяца.
Три недели на курорте пролетели одним мигом, и вот настало время отправляться в обратный путь. Пришло время приключений.
Мы вызвали такси и отправились в Адлерский аэропорт к шестичасовому московскому рейсу.
Во всё время отпуска я почему-то нисколько не сомневался, что мы улетим домой без проблем, но вот на подъезде к аэропорту я заподозрил неладное. На площади и возле самого здания аэровокзала толпилось неестественно много народу. Когда мы протиснулись внутрь, мне стало окончательно ясно, что нам предстоит не легкий бой, а тяжелая битва.
Картина была удручающей, я не предполагал такого биржевого ажиотажа
О том, что бы хотя бы просто подойти к билетным кассам не могло быть и речи. В кассовом зале толпилось несколько сотен загорелых и смуглых от рождения бойцов. Атмосфера была разогрета - дальше некуда, искры летели. Все что-то выкрикивали, размахивали какими-то бумажками, требовали администратора, звали милиционера.
Зал ожидания был завален багажом. Около каждой кучи баулов дежурил сторож - ребенок или бабка, а боеспособные члены семьи, видимо, в это время не на жизнь, а на смерть рубились в кассовом зале.
Вдоль стен и в проходах, изможденные люди спали вповалку, или сидели на чем попало, иступлено обмахивались газетами от жары и мух, угоаривали детей не скулить. Про буфет я даже вспоминать не хочу.
Я оставил Лену, так её звали, у входа в зал ожидания, а сам отправился разведать тенденции, хотя уже понимал, что улететь нам вряд ли удастся.
Потолкавшись по залу, поговорив с народом, я выяснил, что бушующая толпа около кассы - это люди с телеграммами и броней, что билетов в кассе нет никуда, ни в один город вообще, что в авиации нехватка керосина, что количество рейсов сокращено на половину, и что многие живут в зале ожидания уже третьи сутки.
Мне указали на какого-то бородатого активиста, который ведет запись и переклички на подсадку до Москвы. Мне даже удалось протолкаться к этому типу, и на всякий случай записаться в конец многостраничного списка, но старожилы заверили меня, что улететь отсюда раньше второго сентября нам никак не светит.
Положение становилось отчаянным. Мне и раньше уже приходилось оказываться в подобных ситуациях, но всегда мне как-то удавалось улететь, даже с курортов в конце лета. На этот раз в Сочи я попал в настоящую засаду.
Впрочем, один выход все же оставался - признаться Лене в поражении, капитулировать и отправиться на железнодорожный вокзал. Там, с Лениным удостовереньем нас бы засунули как-нибудь в поезд, хоть на третью полку, хоть в проводницкую, но, во-первых, очень не хотелось трястись двое суток в вонючем вагоне, а во-вторых, неудобно было признаваться в своей беспомощности.
Надо было предпринимать какие-то телодвижения, и я направился в сторону служебных помещений, искать своего коррумпированного пилота, или благосклонную стюардессу или, что надежней всего, алчного грузчика.
Недостатка денег у меня не было. Я решил предлагать сразу много, что бы убивать ценой и отметать лишние колебания, но даже такая безотказная тактика не срабатывала в сочинских экстремальных условиях.
Я отыскал и того, и другую, и третьего, но положительного результата так и не добился. Не потому что никому не нужны были мои деньги, а просто все боялись гнева разъяренной толпы бывших отдыхающих. Диспетчер Вагиф, с которым мы перекуривали на служебной лестнице, мне честно признался, что если кто-нибудь, хоть что-нибудь засечет, то расправа распаленных пассажиров будет скорой и жестокой, нас просто порвут в куски.
Не солоно хлебавши я вернулся в зал ожидания. Лена сидела на нашей сумке и внимательно выслушивала рассказ какой-то тетки сидевшей тут же на полу.
У моей бывшей супруги был талант слушать. Она так умела слушать, что ей хотелось рассказывать. Даже посторонние люди чувствовали это, и принимались изливать ей сокровенное, всюду; на пляже, в вагоне метро, в экскурсионном автобусе, в зале ожидания. Если ей не было интересно, она могла спокойно думать о чем-то своем, но при этом она умела сохранять очень внимательное, заинтересованное лицо.
Ну, ничего, подумал я, жена вроде пока не нервничает, надо раздобыть чего-нибудь пожрать и думать, думать, думать... хотя думать уже было нечего, оставалось только надеяться на чудо.
Тем временем над нашим безрадостным приютом разлилась теплая южная ночь.
Уже никто никуда не улетал и не прилетал. Аэропорт успокоился до утра, стало очень тихо, смолк гул моторов и затихли матюгальники на столбах, только цикады стрекотали, и замечательно пахло морем.
Я стоял на улице, курил под пальмой. Передо мной, за низенькой оградой уходило в черную бездну бетонное поле, в желтом свете прожектора спали самолеты. Чего они стоят-то? – думал я. Чего не перевозят пассажиров куда-нибудь, да хоть в ту же Москву? Мы могли бы скинуться на бензин, если надо, и летчиков бы оплатили.
Накурившись до тошноты я вернулся в душное здание аэровокзала. Здесь тоже уже утихли страсти, и потенциальные пассажиры спали где попало, набираясь сил перед новым боем, который должен начаться часов в шесть утра, с открытием касс и началом полетов.
Кажется я тоже задремал, сел понуро на пол и... был разбужен неожиданным объявлением по радио. Всё вокруг спало, в зале стоял интимный полумрак, за окнами занимался рассвет, а по радио разыскивали неких двух пассажиров, вылетающих в Киев шестичасовым рейсом.
Я встал и пошел в зал вылета. Там тоже оказалась касса, только маленькая, на одно окошко, и окошко было уже открыто. Девушка-кассир сказала мне, что если через пять минут эти два раздолбая не объявятся, то она сможет продать мне два места, самолет уже готов и ждут только их.
Через пять минут я, подпрыгивая от радости, бежал в зал ожидания.
Будить жену было некогда, я кое как поставил её на ноги, подхватил сумку, и мы побежали к уже готовому улететь без нас самолету.
Лена окончательно проснулась когда наш Ту-154 натужно свистел по взлетной полосе. Она дважды переспросила меня, куда мы летим, и, поняв наонец что в Киев осталась очень удивлена. Для меня же было самым важным выбраться из Сочи, куда угодно. Я был почему-то уверен, что из любого другого города мы без проблем сможем добраться до Москвы.
В восемь утра последнего дня лета 86-го года мы прибыли в столицу Украины, тогда еще нашей общей.
Киев нас встретил моросящим дождем и примерно такой же трубой с билетами, как и в Сочи. Я пристроил Лену досыпать на сумке и без особой надежды на удачу отправился на переговоры с персоналом. Для такого дела нужен особый кураж, а у меня его уже не было.
Переговоры прошли безрезультатно. Снова ощущение беззащитности перед стихией и упадок духа.
Морально я был уже готов сдаться на милость железной дороги, в конце концов, из Киева ехать всего сутки, можно потерпеть.
Я вышел на улицу, покурить. Рядом курила женщина в аэрофлотовской форме. У нас с ней завязался непринужденный разговор о погоде, о кончившемся лете, о проблеме с керосином...
Женщина оказалась кассиршей. Я, как бы невзначай, рассказал ей о наших приключениях, она искренне посочувствовала, но помочь ничем не могла.
- Сегодня даже мать родную я не сумела бы отправить в Москву - сказала мне она, и я ей поверил.
На прощание Лариса, кажется так ее звали, дала мне не то что бы совет, скорее просто подкинула свежую идею, которую я принял как руководство к действию. Она сказала, что если бы мы были не в Киеве, а в каком-нибудь тихом Запорожье, то у нас, скорей всего не было бы никаких проблем с отлетом в Москву.
Билеты до Запорожья в кассе были, она же мне их и продала, ближайший рейс через сорок минут. Осталось лишь отыскать Лену и как-нибудь объяснить ей, почему нам надо в Запорожье.
Полет из Киева в Запорожье мог бы потянуть на отдельный рассказ.
Видавший жуткие виды Ан-24 чуть ли не узлом завязывало. Он поминутно обрывался куда-то в бездну сизых туч, дико жужжа каким-то чудом стабилизировался, и, дребезжа всеми болтами, начинал карабкаться вверх, для того что бы потом снова провалиться. Кроме болтанки вверх-вниз огромной силы ветер ударял то в левый, то в правый борт, так что нас метало во всех трёх плоскостях. По законам физики у нашего самолета должны были вот-вот отвалиться крылья, он буквально ими размахивал.
По ту сторону иллюминаторов была одна лишь темно-серая масса, вспыхивающая ослепительными белыми молниями.
- Неужели мы в грозу влезли? Зачем? Лучше бы он назад в Киев развернулся. Лучше бы мы поездом... - думал я.
В салоне было темно. Зачем-то из динамиков играла музыка, напоминая старую поговорку.
Люди затихли, сосредоточились в ожидании смерти, никто даже не блевал.
Я тоже попросил у всех прощения, на всякий случай мысленно простился с мамой.
Еще я подумал о том, как удивятся наши друзья и родственники, когда узнают, что мы разбились по пути из Киева в Запорожье.
Но самолет все-таки не развалился. Доблестные пилоты даже умудрились его посадить, едва правда, как мне показалось, не зацепив в самом конце телевизионную башню.
У нас тряслись ноги, когда мы наконец-то выбрались из этой душегубки на твердую землю. Кажется никто из прилетевших вместе с нами не обращал никакого внимания на хлеставший ливень. Жизнь казалась прекрасной.
Запорожский аэропорт оказался обнадеживающе безлюдным. С замиранием сердца я просунулся в окошко кассы, что бы вновь получить серпом по яйцам. Посадка на единственный московский рейс была уже закончена, вся броня распродана и даже трап уже убрали.
Тут уж на меня накатилась полная апатия, вместе с усталостью и голодом. Хотелось плакать от отчаяния, или всем морды набить, за нехватку керосина, за советскую власть, за мягкое "г", и за собственное легкомыслие.
Ждать следующего рейса оставалось ровно сутки, и не было никаких гарантий, что нам удастся на нем улететь. Я бы даже сказал, что наши шансы были ничтожными. Что делать дальше в сложившейся ситуации я не представлял. Надо было уезжать на неотвратимом поезде, только теперь уже даже не из Киева, а из Запорожья. Маразм!
На всякий случай спросил, нет ли хоть до Ленинграда чего-нибудь. Туда будет тоже только завтра - ответили мне в окошке. На сегодня у них оставались только Мурманск, Львов и Рига.
Вышел на улицу, и за сигареткой разговорился с женщиной-контролером.
Женщина, как водится, посочувствовала, но предложить ничего конкретно тоже не могла. Она сказала, что в Днепропетровске у нас было бы гораздо больше шансов улететь в Москву. Оттуда не один, а целых три рейса в столицу, а добраться до Днепропетровска можно на "Ракете", из города.
У меня язык не повернулся сказать Лене про Днепропетровск. Она хоть и спокойной девушкой была, но после суток проведенных на такой нервной почве она запросто могла сорваться с катушек.
Мы сидели в аэропортовском ресторане, пережевывали какую-то еду.
Думали уже после обеда поехать на вокзал. Нам обоим назавтра нужно было на службу, надо было хоть позвонить откуда-нибудь, предупредить что задерживаемся.
Вдруг по радио прозвучало загадочное объявление: - Пассажиров вылетающих в Быково просят собраться у выхода на поле.
Я оставил Лене денег расплатиться за обед и немедленно вышел в зал. На всякий случай сначала подошел к висящему на стене расписанию, посмотреть, нет ли в нем города Быково.
Никакого Быково, как я и предполагал, в расписании не было. Тогда что же за Быково фигурировало в объявлении? Неужели московский аэропорт? А почему же так и не сказали - в Москву? Почему нет в расписании?
Я метнулся на улицу, к тому самому "выходу на поле". Там толпилось человек десять одинаковых мужиков, в плащах-болониях и с портфелями.
Вид у них у всех был очень важный. У меня появилось впечатление, что им запретили вступать с кем-либо в переговоры и выдавать направление своего полета.
Одного из мужиков мне кое-как удалось вызвать на беседу, и он нехотя признался, что летят они в Москву, в командировку, на своем заводском самолете, который, естественно, вне всяких расписаний.
Я чуть ли не упал на колени: - мужики, родненькие, заберите нас с собой в Москву! Благодарность моя будет в разумных пределах безгранична, заклинаю, только не говорите мне "нет"!
Тут появился их начальник. Мой мужик отвел его в сторонку, чего-то они там покивали, потом подошел ко мне, и заговорщицким шепотом назвал сумму - четвертак с носа.
Еще до конца не веря своему счастью, я сунул ему в лапу полтинник и сломя голову рванул в ресторан, за женой.
Четвертак! Билет стоил почти столько же. Я был готов с радостью заплатить и стольник, и два, но мужик-то об этом не знал…
За столиком Лены уже не было, в зале на креслах тоже было пусто, я заметался, выбежал на улицу, опять в ресторан, позвал в дверь женского туалета - о счастье, отозвалась.
Снова бегом на улицу. Мужики уже проходят в калитку. Старшой, показывая на нас, сказал дежурному - "и эти со мной", и нас выпустили на летное поле.
Мы долго шли в самый дальний уголок аэродрома. Дождь уже кончился, из-под облаков блестело закатное солнышко, в душе пели соловьи!
Вот и Як-40 с надписью "Запорожсталь". На единственную пару кресел усадили начальство и Лену, все остальные устроились на откидных табуретках и на заполнявших весь салон ящиках, и мы полетели, и на этот раз уже ни куда попало, а в Быково, домой.
