Концерт в Carnegie Hall
Насколько я помню, впервые мысль о проведении юбилейного концерта Градского в Карнеги Холле появилась где-то в середине девяностых, во время ночного купания в Sea Gate.
В один прекрасный летний день несколько лет спустя Леха с композитором приехали ко мне домой, где и было окончательно решено - быть концерту.
Леха приступил к организационной деятельности, я слепил информационный сайтик, и процесс пошел.
Концерт назначили на 5 марта 1999 года. Он должен был проходить в рамках празднования надвигавшегося пятидесятилетия маэстро.
Примерно за пару недель до концерта, мы с Градским поехали в Карнеги Холл обсуждать детали. Он и сам, в общем-то, мог кое-как изъясняться по-английски, но со мной ему было надежней.
Нас принял главный менеджер зала. Мы быстренько прошлись по условиям контракта, и подошли к главному, к звуку.
Менеджер оказался нахальным типом. Не вникнув в суть и недооценив оппонента, он объявил, что двух киловатт артисту хватит за глаза, и засобирался прощаться. Градский попросил меня перевести, что это вообще не разговор, на такой мощности он работать не будет, пускай тот сам поет в свои два киловатта.
Менеджер тут же взвинтился. Мы, якобы, не понимаем, о чем говорим. У него, мол, сама Арета Франклин работала на двух киловаттах, и вам этой мощности за глаза хватит.
Я предвосхитил ответ Градского, и ехидно улыбнулся, вспомнив профессора Преображенского из "Собачьего Сердца".
Выдержав паузу, композитор попросил меня перевести, что он не Арета Франклин, может быть ей и хватает двух кило, но ему этого будет недостаточно.
Менеджер прямо покраснел от негодования. Он вскочил, поволок нас в зал, размахивал руками, бегал по сцене, говорил что-то об акустических особенностях зала, о допустимом уровне звукового давления, но Александр был непреклонен. Он попросил показать аппаратуру.
- Зачем? - удивился менеджер.
- Надо! - ответил Градский.
Поняв, что быстро от нас отделаться не удастся, менеджер повел нас в святая-святых, в аппаратную.
На стеллажах красовалась дюжина грозных пятисотватных усилителей. Маэстро оживился - ну, это же совсем другое дело! Снова возобновились тяжелые переговоры, в итоге которых мы сошлись на восьми ящиках, в смысле на четырех киловаттах, и закрепили этот консенсус на бумаге.
Когда мы, наконец, вышли на улицу, маэстро, со свойственной ему прямотой, объявил:
- Нехуй тебе в зале балдеть, сядешь за пульт.
Это был приказ, и я покорно согласился.
В день концерта мы приехали в Карнеги рано. С нами был папа Градского, клевый такой старикан, и жена (теперь уже бывшая) Марина.
Все, кроме виновника торжества, немного волновались.
Леха весь день обзванивал билетные кассы, русское радио и телевидение.
Мне вообще, предстояло сидеть за огромной режиссерской консолью, и управлять звуком, де еще где! Градский был совершенно спокоен, как перед сэйшеном в каком-нибудь ДК "Энергетик".
Во время саунд-чека, я немного освоился с техникой. Тогда же выяснилось, что местный профсоюз не разрешает постороннему лицу находится за пультом без присутствия их штатного инженера. Сашке это сильно не понравилось, а у меня наоборот, немного отлегло.
Часть программы должна была проходить в сопровождении фортепьяно, часть под собственный аккомпанемент на гитаре, но отдельные номера шли в сопровождение оркестра, записанного на DAT. Я должен был, кроме всего, еще и вовремя давать фонограмму.
Мы с Лехой притащили из дома свои полуигрушечные клавиши, он Ямаху, а я Касио. Они красиво расположились на сцене, просто так, для интерьера. Во время пения под "оркестр", для убедительности, композитор делал вид, что играет на синтезаторах. Из зала не было заметно, что инструменты игрушечные, выглядело все очень достоверно.
Перед самым началом, мы договорились об условных знаках, которые маэстро будет мне подавать со сцены. Движение ладонью вверх - добавить громкость, вниз - убрать.
Затем, он отправился в свой Master suite, что бы переодеться в концертный костюм.
Огромный зал был практически полностью заполнен. В кассовом зале до последней минуты стояла очередь. Перед самым концертом, мы с Лехой поднялись на балкон и пересадили часть зрителей на остававшиеся свободные места в партере. Я сел за пульт в дальнем углу зала. Можно начинать.
В первом отделении подряд шли пять сложных партий мировой оперной классики - романс Неморино из оперы Доницетти "Любовный напиток", песенка Герцога из оперы Верди "Риголетто", ария Калафа из оперы Пуччини "Турандот", ария Лоэнгрина из одноимённой оперы Вагнера и, наконец, ария Каварадосси из оперы Пуччини "Тоска".
Аплодисменты, разумеется.
Затем пошли песни и русские романсы на музыку Сергея Рахманинова.
На мой вкус, звук был, все же, громковат. Пару раз ко мне подходили зрители из первых рядов, и просили чуточку убавить громкость. Я не мог этого сделать. Композитор делал мне знаки держать уровень, и мне приходилось балансировать на самой грани фидбэка. Он продолжал подавать мне условный сигнал, но я не мог добавить больше ни одного децибела. Ему не было видно с ярко освещенной сцены, как я чиркал ребром ладони себе по горлу, все мол, предел.
В антракте он наверно задушил бы меня, если бы штатный звукооператор не подтвердил, что сделать еще громче было уже невозможно.
В начале второго отделения Саша взял гитару, и спел "Песню о друге" (Как ведется в Святой Руси) и "В полях под снегом и дождем". Зал неистовствовал! У меня всегда пробегают по коже мурашки, когда он ее поет эти две вещи.
Потом под минус он исполнял песни Джона Леннона, Пола Саймона, Стинга, а также "Музыка ночи" из оперы "Phantom of the Opera".
Я хотел бы признаться, что никогда все же не понимал Градского. Без сомнений, он талантливый музыкант с замечательным, сильным голосом, но его вкус, и соответственно репертуар меня обескураживает. Многие произведения в его репертуаре совершенно не вяжутся с его манерой исполнения, в одном флаконе перемешана Пахмутова, Верди и Стинг. В общем, я не понимаю на какую аудитории нацелено его творчество, кому все это нужно.
Но, это лирическое отступление, мое личное мнение, а концерт между тем подходил к концу.
Исполняя последний номер программы, Градский отошел шагов на десять от микрофона, в глубь сцены, и оттуда допел. Его мощный голос заполнял зал без всяких микрофонов, зритель оценил, и на прощанье искупал маэстро в овациях.
Это был успех!
После концерта мы с Лехой прошли к Маэстро в артистические покои, в те самые, в которых в мае 1891-го останавливался Чайковский. Где отдыхали после выступления Битлы, Бенни Гудман и еще сотни мировых звезд.
Градкий признался, что с юных лет мечтал выпить в Карнеги Холе портвейна.
Портвейн он привез c собой, из Москвы. Мы уселись на огромный кожаный диван, и, по старой рок'н'рольной традиции, раздавили на троих, прямо из горла.
